а р х и в   w e b - p o r t a l a   O s r o v K r y m
	Субъекты | Пространство | Процессы | Контекст < ОК | Арекет | ТВ >

КРЫМСКИЕ ТАТАРЫ: ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ И ПРОБЛЕМЫ АДАПТАЦИИ

А. Вяткин, 1999.

Использованный в главе полевой материал 1998 г. собран при финансовой поддержке Фонда RSS (Research Support Scheme of the Open Society Support Foundation)

Из сборника: В движении добровольном и вынужденном. Постсоветские миграции в Евразии (Под ред. А.Р.Вяткина, Н.П.Космарской, С.А.Панарина.) — М.: “Наталис”, 1999. — 320 с. /Глава 10/

Крымский полуостров заселен человеком с эпохи палеолита. На протяжении тысячелетий он являлся перекрестком цивилизаций и ареалом интенсивных миграций. Здесь существовал сложный конгломерат культур и народов, среди которых до середины II тысячелетия н.э. последовательно доминировали тавры, скифы, греки, сарматы, генуэзцы, а также осколки многочисленных кочевых племен, прошедших через Крым с начала эпохи Великого переселения народов. С XIII века на полуостров начали активно проникать представители золотоордынского этнического конгломерата и, сливаясь с местным населением и мигрантами из Турции, формировали постепенно тот неоднородный этнос, который известен как крымские татары (другое наименование — крымлы, что в переводе с турецкого означает “крымские”, “жители Крыма”). К XVIII веку этот этнос, находившийся в стадии становления и состоявший из нескольких племенных групп, насчитывал ориентировочно 300-350 тыс. человек и доминировал на всем пространстве Крыма. Российская империя, аннексировав Крым, активно способствовала эмиграции татар в Турцию: в XVIII веке выехало не менее 100 тысяч человек; в XIX веке — до 150 тысяч. С последней трети XIX века ускорение экономического развития, военное строительство и развитие курортов привели к быстрому росту русской и украинской общин, а также увеличению численности армян, немцев, болгар, евреев. Уже к 1897 году доля крымских татар в населении упала до 35,6% (194,3 тысячи человек). После Первой мировой и гражданской войн их доля составляла уже 26% (1921 год), а затем интенсивное развитие полуострова дало новый импульс мощной иммиграции (преимущественно русских и украинцев), что сократило долю татар до 20,7% в 1937-м и до 19,4% (218,9 тысячи человек) в 1939 году. Стоит отметить, что несмотря на усилившийся в 20-30-е годы процесс консолидации крымских татар в единый этнос, продолжали существовать заметные отличия в языке, культуре и по антропологическим параметрам между следующими основными этнографическими группами: южнобережные татары (ялы-бойлю), горные татары (тат или татлар), степные татары (ногаи). Иногда выделяли четвертую группу — центральнокрымские татары (орта-юлак).

В мае 1944 года органы НКВД произвели полную депортацию крымских татар в Среднюю Азию (в основном в Узбекистан) и некоторые области РСФСР. В ходе депортации было выселено около 183 тысяч человек, а в последующие два месяца еще 11 тысяч уцелевших. В Среднюю Азию попало только 151,6 тысячи человек, а остальные (31,6 тысячи) были вывезены, в соответствии с Постановлением ГКО № 5937сс от 21.04.1944 года, в Марийскую АССР, Горьковскую, Ивановскую, Костромскую, Молотовскую (Пермскую) и Свердловскую области. Другую относительно надежную цифру дают материалы НКВД на 1 января 1953 года — 165,3 тысячи крымских татар во всей Средней Азии. Эти неполные восемь лет были самыми трагичными в истории крымскотатарского народа, и если непосредственно переезд оказался вовсе не так смертелен, как потом нередко писали публицисты, политики и даже историки, то первые годы и особенно первая зима на чужбине привели к резкому росту смертности от голода, болезней и — что тоже немаловажно — душевных страданий. Механизм обустройства спецпоселенцев (столь стройный на официальных бумагах!) не работал, и голодные, плохо одетые и деморализованные люди становились легкой добычей малярии, тифа, пневмонии и прочих заболеваний.

После мая 1944 года этноним “крымский татарин” изъяли из русско-советского лексикона, с географической карты полуострова были стерты почти все татарские названия населенных пунктов, преподавание крымскотатарского языка в местах обитания его носителей запрещалось, культура во всех ее проявлениях объявлялась “не бывшей”, а попытки ее сохранения или изучения строго карались. И все же народ не умер, не был ассимилирован среднеазиатским окружением, не забыл свою историческую родину и язык. Уже с середины 1950-х годов политически активные слои начали энергичную борьбу за возвращение в Крым, но лишь с началом “перестройки” эта борьба принесла реальные плоды и с конца 80-х годов на родину вернулось более 200 тысяч человек. Еще в 1988 году в Крыму насчитывалось менее 18 тысяч крымских татар, а к лету 1998-го их число превысило 260 тысяч. Наиболее важным и знаменательным явлением стало торможение репатриации, которое началось в 1992 году и, нарастая, привело к почти полной ее остановке в 1997-1998 годах. На первый взгляд это выглядит неожиданным, поскольку администрация Республики Крым уже не оказывала серьезного сопротивления возвращению крымских татар и чаще всего деловито сотрудничала с их официальными представителями. Очевидно, что в торможении миграций играют свою роль как внутренние, то есть собственно крымские факторы, так и разнообразные внешние, связанные с условиями жизни крымско-татарской диаспоры. О последних речь более подробно пойдет в разделе, специально посвященном центральноазиатской ситуации, а здесь перейдем к анализу положения в современном украинском Крыму.

Экологические и демографические аспекты адаптации репатриантов в Крыму Начнем с экологических проблем. Экономический спад, инфляция, развал инфраструктуры, энергетический голод, катастрофическое падение объемов средств на природоохранные мероприятия сочетались с высокими скоростями иммиграции в 1989-1991 годах и осложнились засухой 1993 и 1994 годов. Едва ли не главной проблемой является бедность большинства репатриантов, не позволяющая даже при желании вести экологически сбалансированное сельскохозяйственное производство. Бедность же и этнополитическое противостояние не дали возможности татарам разместиться в городах, что предотвратило бы экологическую напряженность на сельских территориях. Полевые наблюдения на протяжении шести лет не подтвердили опасений по поводу необратимой деградации районов массового вселения крымских татар. Тому есть несколько причин. Во-первых, их иммиграция совпала с фактической депопуляцией в сельской местности Крыма. С конца 80-х годов рождаемость там едва превышает смертность, а большая часть молодежи уезжает в города Украины или России. Во-вторых, резко сократился поток отдыхающих в Крыму, что несомненно понизило средний уровень антропогенной нагрузки на природу. В-третьих, произошло катастрофическое падение объемов имевшегося на полуострове промышленного производства, включая военно-промышленный комплекс (ВПК), и резкое сокращение числа и размеров военных объектов. Это привело к тяжелейшим социальным проблемам, но безусловно улучшило экологический баланс. Четвертым фактором стал развал колхозно-совхозной системы, что сократило масштабы экологически агрессивного государственного сельскохозяйственного производства, отчасти замещенного частнособственническими фермерскими формами, все же не столь губительными для окружающей среды. Здесь очень наглядным будет пример деревни Султановка (Южное), где в 1992-96 годах экспедиция Института востоковедения проводила комплексное социологическое исследование. В 1913 году в деревне было 620 овец, 120 голов крупного рогатого скота (КРС) и 80 лошадей. В 1993 году численность овец составляла 2700 голов, КРС — около 80 голов, лошади исчезли вовсе, но появилось 40-50 коз. То есть нагрузка в среднем возросла более чем в три раза. Однако заметим, что на всех крымских татар данной деревни в 1994 году пришлось лишь 80 овец (менее 3,0% поголовья). С 1996 года произошли новые серьезные изменения — прекратила свое существование совхозная отара (1500 голов), сдали на мясо своих овец три самых крупных владельца, сократили число голов в отарах остальные хозяева. Налицо деградация овцеводства как отрасли, но это грустное развитие событий резко ослабило нагрузку на пастбища всех видов. Конечно, не везде репатриация проходит безболезненно для окружающей среды: в отдельных районах от перевыпаса ускорилась деградация пастбищ, практически повсеместно усилилась вырубка лесов, резко возросли число и масштабность нарушений режима заповедных и водоохранных территорий. Особенно сложное положение складывается в степной зоне, где экологический баланс действительно неустойчив. Важнейшим климатическим стабилизатором в этой части полуострова является создававшаяся десятилетиями система лесополос. В последние годы вырублено, по данным Республиканского комитета по лесному хозяйству, треть защитных лесополос, а возмещение практически не происходит, т. к. с августа 1998 года на эти цели средства не выделяются. Но и до того ситуация была неутешительной: если в 1975 году было высажено 1200 гектаров леса, то в 1998 году только 48 гектаров. Кроме ухудшения климатических параметров, непосредственно влияющих на жизнедеятельность человека, гибель лесозащиты, как свидетельствуют многолетние наблюдения, способна понизить урожайность сельскохозяйственных культур на 50%⁸. Правда, мы не можем определить количественный “вклад” крымских татар в процесс уничтожения лесополос. Совершенно очевидно, что в значительной степени это связано не столько с репатриацией, сколько с общим социально-экономическим кризисом на Украине и, в частности, с особой уязвимостью Крыма в топливно-энергетическом отношении.

Демографический обзор целесообразно начать с того воздействия, которое может оказать репатриация на режим естественного воспроизводства населения Крыма. Население полуострова к концу 1980-х годов едва воспроизводило себя (размеры естественного прироста за 1989 г. составили всего 9515 человек, то есть 3,9 %о) и численность его росла, в основном, за счет положительного сальдо миграции. Репатриация крымских татар несколько омолодила возрастную структуру населения, причем особенно заметно — на селе. Но этот эффект носит весьма ограниченные масштабы и не только из-за исчерпания потенциала иммиграции, но и из-за низких норм детности в крымскотатарских семьях. Если бы репатриация проходила в благоприятных обстоятельствах, был бы возможен временный всплеск рождаемости, но сейчас тяжелые социально-бытовые условия, безработица и упадок системы здравоохранения ясно указывают на то, что момент для скачка упущен, а всеобщее распространение практики контроля брачной рождаемости не позволяет рассчитывать на случайности. Напомним, что среди еще оставшихся в Средней Азии преобладают лица среднего и пожилого возраста, и продолжение репатриации (если оно будет иметь место) нарастит вершину возрастной пирамиды, неминуемо ухудшая показатели естественного воспроизводства. Таким образом, в Крыму при всех его локальных особенностях речь может идти в лучшем случае лишь о слегка расширенном естественном воспроизводстве крымскотатарского этноса.

Для межнациональных отношений крайне важное значение имеет структура расселения. Если доля репатриантов среди жителей всего полуострова уже превысила 10%, то в отдельных районах более компактного их размещения (Симферопольский, Белогорский, Бахчисарайский, Джанкойский) она достигла 15-18% и продолжает расти. В прошлом на фоне полиэтничности Крыма в целом, на уровне сел и деревень достаточно типичным было моноэтничное расселение. Элементы такой же структуры наблюдаются и в настоящее время, хотя причинами ее воссоздания являются, на наш взгляд, не только традиции, но и недоброжелательство или даже враждебность местных жителей. Однако в большинстве населенных пунктов уже установились ровные и вполне добрососедские отношения. При социологических опросах мы ставили перед собой задачу определить современные, так сказать, “этножительские” предпочтения репатриантов, а с помощью углубленных интервью разобраться в причинах таких предпочтений. По итогам исследований 1992-1998 годов в среднем только 2% из 520 опрошенных затруднились ответить на этот вопрос и лишь 12% предпочитали жить в отдельном крымскотатарском поселке. Подавляющее большинство (86%) можно считать “интернационалистами”, которые поделились на две примерно равные группы: для 42% этнический аспект соседства не играет никакой роли, а для 44% предпочтительней проживать вперемешку с местным населением. Распределение ответов практически не изменилось за шесть лет и красноречиво свидетельствует о том, что тяжелые испытания не озлобили людей, не толкнули их в объятия идей национальной исключительности или откровенного шовинизма. На фоне многочисленных высказываний респондентов о недостаточности общения с русскоязычными (в Крыму это слово является фактически синонимом слова “русский”) стоит отметить такой любопытный культурологический момент, как неудовлетворенность наиболее образованных и культурных репатриантов интеллектуальным уровнем крымских русских, уж не говоря об определенных этических претензиях к последним. (Крымские татары довольно единодушно и с заметным разочарованием отмечали существенно более низкий культурный “потолок” местных жителей в сравнении с русскими в Средней Азии.) И все же пример крымских татар в очередной раз показывает, что многолетняя пропаганда идей братских отношений между народами и практика интернациональной дружбы и добрососедства принесли положительные и долговременные плоды. Впрочем, к этому нельзя не добавить, что кровавые межнациональные конфликты, время от времени сотрясающие постсоветское пространство, были для многих тяжелым, но полезным уроком, своеобразной “шоковой терапией” от шовинизма и воинствующего национализма. Сложнее ситуация в тех селах горного Крыма, где до депортации жили только татары и куда миграционный поток достигал наибольшей интенсивности. Дефицит земли и воды в этих районах обостряет обстановку, известны отдельные попытки запугивания, угроз и прямого “выдавливания” репатриантами местных жителей. Добавляет напряженности консолидация и рост крымскотатарских криминальных структур, практически вытесненных из Средней Азии и формирующих свою “экологическую нишу” на исторической родине. Наши наблюдения вкупе с общедемографической картиной процесса дают возможность предполагать, что в Крыму сохраняется в целом этнодисперсная система расселения.

Экономические аспекты

1. Общий обзор

В условиях затяжного и глубокого экономического кризиса на полуострове усиливаются стагнационные процессы. Экономический кризис на Украине решительно подорвал возможности репатриантов возвести и благоустроить свои новые жилища. Прибывавшие в Крым после 1991 года попали под двойной удар: из Средней Азии они выбирались обобранными и попадали в депрессивный регион с высокими ценами, низким уровнем производства и низким спросом на рабочую силу. В результате многолетние накопления быстро уходили на строительство времянки и фундамента будущего дома, а затем начиналось стойкое безденежье, когда нерегулярные и явно недостаточные заработки уходили в приобретаемые “по случаю” кирпич, цемент, шифер, доски и прочие строительные материалы. Именно безработица, столь решительно охватившая весь полуостров, нанесла трудолюбивым крымским татарам самый тяжелый удар. Профессионально-образовательный уровень репатриантов в целом весьма высок, а набор специальностей и послужные списки никак не подтверждают стереотипные в прошлом представления о поголовном огородничестве и, в частности, “помидорной” специализации у татар. В возрасте от 25 до 50 лет доля лиц с высшим и незаконченным высшим образованием составляет 23,5%, а со средним специальным — 53%. Спектр специальностей очень широк: от нефтяников-буровиков до технологов-кондитеров и от газосварщиков до профессиональных художников и музыкантов. Однако найти работу по специальности удалось не многим, поскольку большинство промышленных предприятий стоит, а те, что еще работают, перегружены рабочей силой. В условиях этих трудностей, которые складывались на фоне объективно развивавшейся экономической депрессии, в среде крымских татар-репатриантов углубляется очевидная социальная дифференциация. Крупные торговцы, представители теневого бизнеса, политическая верхушка и криминальные круги, быстро адаптировавшись, интенсивно наращивают свое благосостояние. Все остальные при переезде понесли немалые потери и в статусе, и в жилищно-бытовом отношении, и в финансовом плане. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что энергия, предприимчивость и почти полное отсутствие иждивенческих установок у крымских татар дают им ощутимые преимущества по сравнению с местным населением. Любопытным подтверждением этого тезиса является, на наш взгляд, распределение ответов на вопрос о первоочередных задачах власти: так, обеспечение людей продовольствием и товарами по доступным ценам являлось первоочередной задачей власти для 32% русских жителей крымского села и 40% украинцев, но среди крымских татар такой ответ дали лишь 19% (обследования 1992-94 гг.). Благодаря трудолюбию и предприимчивости крымских татар жилищный фонд, созданный ими за 5-6 лет, своим объемом и характеристиками превосходит строительные достижения крымчан за 25-30 лет. И все же печальнее всего то, что тяжелый экономический кризис, в условиях которого проходит репатриация, вынуждает горожан с высоким уровнем образования и квалификации заниматься мелкой торговлей и натуральным или микротоварным сельскохозяйственным производством. Этот социальный регресс сопровождается для крымских татар значительным ухудшением бытовых условий и явным обеднением культурно-информационного поля.

2. Материальное положение крымскотатарской семьи

Проводя социологические исследования многогранного и многотрудного процесса репатриации в Крыму, мы немалое внимание уделяли экономическим аспектам жизни семьи и личности. Кроме анкетных опросов, ежегодно бралось от 15 до 20 неформализованных интервью, позволивших добиваться большей глубины и стереоскопичности в понимании проблем адаптации крымскотатарских мигрантов в новой по многим пааметрам среде. Начнем с оценки, которую мигранты дают собственному материальному положению. Так, по результатам опроса 1998 года, 69% респондентов (из общего числа в 265 человек) полагали, что их материальное положение после переезда существенно ухудшилось. Симптоматично, что эта грустная оценка за годы репатриации так и не обнаружила положительной динамики: на первоначальном этапе репатриации (в 1989 г.) этот показатель составил 73,6%, затем снизился до 60% (1993 г.), после чего резко вырос: в 1995 году — 85%. Хотя формальная динамика показателей наличия в семьях переселенцев дорогостоящей бытовой техники, предметов длительного пользования и средств транспорта не столь убедительна (см. табл. 1), суммарный коэффициент уровня жизни существенно упал для подавляющего большинства репатриантов. Перечислим основные компоненты этого снижения (базой для сравнения избрана ситуация в республиках Центральной Азии, где проживала большая часть крымских татар). Перепись 1989 года показала, что 69% крымских татар проживало в городах, обладая всеми или почти всеми удобствами (водопровод, канализация, полная газификация и электрификация). Впрочем, и те, кто жил в сельской местности, не могли пожаловаться на отсутствие коммунальных удобств (кроме, пожалуй, канализации). Естественно, что практически везде были дороги и тротуары с твердым покрытием и 44% семей пользовались, как показали данные опроса, домашним телефоном.

Таблица 1.

Телефон и предметы длительного пользования в крымскотатарской семье (по результатам опросов в Крыму в 1994-1996 гг.)

В Крыму ситуация для репатриантов решительно ухудшилась. Начать с того, что подавляющее большинство добровольно или вынужденно поселились в сельских населенных пунктах. По материалам Э.Люманова, специально занимавшегося этим вопросом, за период с 1989 года по 1993 год в сельской местности разместилось 107 тысяч репатриантов (73%), а в городах — только 39 тысяч (27%). В результате большинство вынуждены селиться на вновь осваиваемых территориях — без коммуникаций и предприятий соцкультбыта. Удивительно ли, что даже в 1996 году ни одна опрошенная в поселках семья не имела возможности пользоваться домашним телефоном?! Как наглядно видно из таблицы 2, по абсолютному большинству позиций произошло более или менее заметное ухудшение ситуации. Единственное улучшение носит несколько анекдотический характер (прирост одного видеомагнитофона), а единственная стабильность (личный автотранспорт) является прежде всего отражением тех огромных усилий и жертв, на которые пошли репатрианты, чтобы доставить в Крым приобретенные еще в Центральной Азии всех типов, возраста и качества машины, которые теперь не только не роскошь, но значительно больше, чем средство передвижения — порой это средство выживания.

Таблица 2.

Динамика благосостояния

Является общепризнанным фактом чрезвычайно высокий уровень безработицы среди крымских татар. В 1994-1995 годах в различных населенных пунктах он колебался от 40% до 50% для лиц обоего пола. Наши материалы 1998 года констатируют некоторое снижение уровня безработицы: ее показатель для обоих полов составил 38% (мужчины — 26%, женщины — 45,8%). Но не стоит обольщаться этой динамикой, поскольку ситуация остается драматической. Отвлекаясь от тяжелого психологического стресса, порождаемого безработицей у людей, в прошлом с ней не сталкивавшихся, обратимся к проблеме потери профессиональной квалификации. Материалы опросов экспедиции 1994 года показали, что у тех репатриантов, которые прибыли в Феодосийский район, до переезда в возрастной группе 25-65 лет по специальности работало 62% респондентов, а в Крыму — только 25%. У репатриантов из Судакского района (1995 г.) аналогичные показатели составили соответственно 71% и 20%. Наиболее представительная выборка 1998 года (Судакский и Белогорский районы) дала сходное соотношение: до переезда 73%, после — только 21%. Наиболее сильные потери понесла женская занятость: безработица среди опрошенных женщин и в 1994-м, и в 1995 году ни в одном населенном пункте не опускалась ниже 60%! Очевидно, что такая безработица и снижение квалификации трудовых ресурсов есть прямой путь к архаизации структуры занятости и последующей культурной деградации. Вынужденный рост натурального и мелкотоварного огородничества — печальное следствие глубокого структурного кризиса крымской экономики.

Рассмотрим более подробно характер реальной занятости в открытых и теневых секторах экономики, чтобы понять, как может существовать крымскотатарская семья в столь нелегких социально-экономических обстоятельствах. Прежде всего отметим, что сравнительно большой наплыв отдыхающих из России в 1996-98 годах обеспечил относительно приличный доход тем крымскотатарским семьям, которым хватило сил, возможностей и изобретательности работать на нужды курортников. Притом зарабатывать самым простым способом — сдачей жилья внаем — татары практически не могли из-за удаленности своих поселков от морского побережья и дефицита коммунальных удобств. Важнейшими статьями дохода стали торговля овощами, фруктами, вином, кондитерскими изделиями домашнего производства, мясом, молоком, сметаной, творогом и таким популярным продуктом, как жареные семечки. Стремление заработать вынуждает крымскотатарских женщин по много раз в день обходить не только все набережные, но и пляжи, включая весьма отдаленные. Какая бы ни стояла жара, их можно встретить с подносами, сумками и кастрюлями в любом месте размещения отдыхающих, продающими вино, пиво, пирожки, чебуреки, пирожные, пахлаву и прочие продукты. Этот тяжелый труд приносит ощутимый доход, и вот уже наблюдается конкуренция: местные русские женщины, не менее страдающие от хронической безработицы, также вышли на пляжи с похожим набором продуктов. Интересно, что заработать смогли и те крымские татары, кто проживает в 20-30 километрах от побережья, поставляя свою продукцию на личных автомашинах или нанимая в складчину грузовой транспорт. Объем заработка в разгар сезона (июнь — середина сентября) в 1996-97 годах при торговле с рук и на организованных рынках был сравнительно велик даже в российских масштабах.

Обратимся к конкретным расчетам по материалам достаточно типичного летнего сезона 1996 года. При торговле кондитерскими изделиями, овощами, фруктами, вином и т. п. средний ежедневный доход составляет 65-70 гривен (по текущему курсу сентября 1996 г. это равнялось 40 долларам США). Для получения такого дохода продавец должен реализовать от 10 до 80 кг продуктов различного вида, типа и сортности (скажем, от дешевых слив до дорогих персиков или вина, от дорогих мяса и пахлавы до дешевого молока). Однако собственные сады, огороды и стада крымских татар, как правило, невелики и даже при плавающем ассортименте не могут обеспечить товаром более чем на 2-3 дня в неделю. “Подпитка” со стороны колхозных садов и виноградников (их размеры с каждым годом сокращаются) доступна далеко не всем и вообще возможна лишь с июля. Несомненным подспорьем здесь служит скупка и последующая перепродажа чужой плодоовощной продукции. Таким образом, старательный огородник и непрофессиональный торговец при поддержке членов семьи может в курортный сезон рассчитывать на ежемесячный чистый доход в размере приблизительно 800 гривен ($ 470). “Чистота” этого дохода означает, что уже учтены средние транспортные расходы и средние поборы государственных и мафиозных структур, но, естественно, в калькуляцию не включены столь различные в каждой семье издержки производства. Приведенные расчеты сделаны не только с учетом среднесезонных цен и объемов продаваемой продукции, но и для среднестатистического рынка. В реальности же рынки и условия внерыночной торговли от Евпатории до Керчи очень разные, и цены, а следовательно, и “брутто-доходы” могут отличаться в два и даже три раза. Однако рядовой производитель и продавец не могут обольщаться стабильно повышенными ценами в таких местах, как Ялта или Коктебель, ибо резко подскакивают транспортные и особенно накладные расходы. Выше шла речь о наиболее типичных крымскотатарских семьях, которые используют свою кухню или огород-сад для приработка, причем в зависимости от размеров семьи и степени трудоустроенности взрослых ее членов такой приработок иногда становился и важнейшим доходом. По расчетам автора, средняя величина этого “курортного” дохода в 1996 году (с середины мая по середину сентября) достигала 3200 гривен ($ 1880), что было бы совсем неплохо в качестве добавки к основным доходам, но в преддверии зимы выглядит крайне бледно для семьи из четырех-пяти человек при отсутствии стабильной зарплаты, недостроенном доме и очень высоких (почти московских!) ценах на промышленные товары и хлеб.

Нельзя не рассмотреть и другую значительную группу семей, где один или несколько членов занимаются торговлей постоянно. Размеры этой группы нестабильны и колеблются, по нашей оценке, в пределах 20-30% общей численности крымскотатарского населения в зависимости от времени года, положения на рынке труда, таможенной динамики и многих других обстоятельств. Количественную нестабильность этой группе придают, в первую очередь, “торговцы поневоле” — безработные, малоимущие и просто нищие. Не имея стартового капитала или чьей-то могущественной поддержки, они мечутся по полуострову, ездят на Украину, в Россию и даже в Турцию с целью покупки и последующей перепродажи крошечных партий продуктов питания или промтоваров. Жизнь их тяжела и полна непрерывного риска, доходы переменчивы и нерегулярны. Другой слой (не более 7-10% населения) можно условно считать благополучными профессионалами. У них, как правило, есть личный автотранспорт и уже налаженные связи на рынках и среди поставщиков. Это позволяет им торговать на постоянной основе, порой передвигаясь между курортными зонами в зависимости от конъюнктуры цен. Летние доходы этого слоя также полностью зависят от наплыва отдыхающих с севера. Сезоны 1996-1998 годов были удачными, и их чистые ежемесячные доходы могли колебаться от 1 до 5 тысяч долларов. Еще выше по лестнице материального успеха стоят немногочисленные (до 3% семей) хозяева торговых фирм, магазинов и сети киосков, которые являются по большей части организаторами торговли, обороты которой могут ежемесячно превышать десятки тысяч долларов. Дома и усадьбы таких предпринимателей нередко поражают своими размерами, а иномарки вызывают всеобщую зависть.

До тех пор пока в Крыму сохраняются колхозы и совхозы, не теряет экономического звучания проблема повсеместных хищений товарной продукции. Практически с самого начала массовой репатриации многие семьи приехавших практикуют постоянное и откровенное воровство с полей, садов и особенно с виноградников. Причем с сокращением кооперативного и государственного секторов растет доля хищений в частном секторе. Конечно, количественные оценки масштабности такого рода “занятости” давать очень трудно, поскольку не более 5% опрошенных прямо или обиняками указали на подобные хищения в сфере сельскохозяйственного производства как на источник дохода. Однако существует группа таких косвенных данных, как: 1) рассказы респондентов-татар о своих соседях и знакомых; 2) твердая уверенность всех местных жителей чуть ли не в поголовном воровстве среди крымских татар, обычно подтверждаемая пересказом многочисленных и вполне конкретных примеров; 3) регулярное появление на рынках в качестве продавцов фруктов, винограда и вина тех репатриантов, у которых нет ни садов, ни виноградников. Для тех, у кого нет работы или стабильной зарплаты, доходы от хищений вынужденно становятся важным источником средств к существованию. В условиях драматического перехода Крыма к рыночной экономике и крайне тяжело протекающей репатриации семья для крымских татар стала главной опорой и во многих случаях единственным спасением. Для достаточно далеко продвинувшегося в цивилизационном отношении этноса такое развитие событий можно считать шагом назад, но, вероятно, это была неизбежная плата за преодоление объективных сложностей на пути “домой”.

Политические и социальные аспекты

Наши суждения о политических и особенно социальных аспектах адаптации носят сугубо предварительный характер, поскольку динамизм процессов очень велик, а степень их изученности недостаточна. Заметим также, что общекрымские политические сюжеты оставались, как правило, за пределами наших исследовательских интересов, поскольку на первом месте всегда была жизнь рядовых крымских татар, в которую политика входит все реже и вызывает все меньше симпатий. Полевые исследования, проведенные нами в последние годы отчетливо рисуют падение политической активности крымских татар. Опросы четко отразили настрой людей на семью и домашнее хозяйство, слабую ориентацию в политических фигурах и движениях Крыма и СНГ. Эта картина логично вытекает из сочетания незначительной личной заинтересованности и сильнейшего недостатка информации: газеты в обследованных населенных пунктах регулярно получают лишь от 5 до 12% опрошенных. Впрочем, регулярно (т.е. не реже одного раза в неделю) читает периодические издания существенно большая часть опрошенных — до 40%. Отметим, что несмотря на недостаточное владение крымскотатарским языком, газеты и журналы на этом языке являются лидерами читательского спроса (здесь стоит указать, что какая-то часть респондентов, видимо, завысила свои культурные запросы). Почти все газеты находятся под очевидным контролем Меджлиса (центрального или местного). Телевидение как источник информации не спасает положения из-за мизерного числа программ, сильного цензурного давления, а также частых финансовых, технических и технологических сбоев.

Идеология этнического равноправия — и по материалам любых полевых исследований, и по материалам печати — безусловно господствует в Крыму. Это не значит, что процесс репатриации проходит безболезненно и не возникает каких-либо локальных межэтнических конфликтов или столкновений на бытовом уровне. По оценкам самих татар, ущемление по национальному признаку в той или иной форме испытало в Крыму 67% опрошенных (это средняя величина по опросам 1996-98 гг). Но накал межнациональных трений отчетливо идет на спад. Дополнительные проблемы возникают главным образом тогда, когда политическое руководство крымских татар начинает выступать с требованиями о предоставлении им исключительных политических прав или восстановлении крымскотатарской государственности. Декларации и исторические экскурсы, а в особенности призывы к репатриации пяти миллионов (цифры никем не доказанной, но давно гуляющей по страницам самых разных изданий) так называемых потомков эмигрантов-татар XVIII-XIX веков, естественно, порождают настороженность всех остальных насельников Крыма. Эта настороженность не переросла в нечто более серьезное только потому, что общественное мнение в Крыму расценивает и политические претензии, и “турецкие мотивы” в речах руководителей Меджлиса как нереальные и демагогические. Как только и если крымскотатарская угроза status quo жизни крымчан станет очевидной, отношение к крымским татарам может резко измениться.

Наблюдая жизнь рядовых репатриантов на протяжении шести лет, автор может констатировать очевидное и вполне закономерное падение политической активности. Уже в 1993 году население сельских районов было весьма пассивно, что наглядно показали социологические опросы в селе Южное (Феодосийский район) со смешанным русско-татарско-украинским населением. На вопрос о возможности и желании участвовать в общественно-политической жизни 77% крымских татар отметили отсутствие какого-либо желания, у 19% желание было, но отсутствовали возможности, а 4% затруднились ответить. По пассивности в этом отношении крымских татар превзошли только украинцы, которые поголовно (100%) не желали участвовать в общественно-политической жизни. Опрос 1998 года подтвердил наблюдавшуюся ранее тенденцию снижения политической ангажированности и степени доверия к собственным крымскотатарским политическим деятелям. Если более 10% респондентов продемонстрировали полную аполитичность, то 27,4% сознательно отказали в доверии любому политику Крыма. Знаковым можно считать и результат “мягкого” рейтинга респондентских симпатий: бессменный лидер Мустафа Джемилев получил только 43,9% “голосов”, а на первое место со значительным отрывом вышел Рефат Чубаров — 69,4%. Вполне логичным выглядит и появление симпатий к политикам не-татарам (6,4%), что ранее даже вообразить было трудно. (Допускалось упоминание более одного лидера, а из совокупности были исключены “аполитичные” и “разуверившиеся”.) Столь впечатляющий результат несомненно отразил давно копившееся недовольство рядовых татар ходом и результатами репатриации. Усиление политической апатии, рост разочарования и озлобленности у крымских татар теперь все чаще обращается против собственных богачей и тех представителей политического аппарата, которые беззастенчиво грабят своих же, сколачивают значительные состояния и уже подключились к борьбе за передел власти на полуострове. Прямым подтверждением отмечаемых не только мною, но и многими наблюдателями явлений служат документы и материалы, связанные с созданием новой крымскотатарской партии “Адалет”. Приведем слова председателя этой партии Сервера Керимова о криминальных тенденциях: “Обидно, что, вернувшись на родину, мы сталкиваемся с коррумпированностью, клановостью среди крымских татар, принимающими угрожающие масштабы”. Раскол, который произошел в Меджлисе в 1997 году, был непосредственно связан с коррупцией и способствовал росту политической апатии среди татар.

Большую сложность представляет анализ современной социальной структуры крымскотатарской общины, поскольку слои и группы находятся в стадии формирования, ищут свою “нишу” в многонаселенном и кризисном Крыму. Социальное положение большинства репатриантов крайне противоречиво и запутано. Почти все получили участки земли (от 0,04 до 0,08 га) и строят (или уже построили) дома в сельской местности, пригородах, городах. Анализ прямых денежных доходов крайне затруднен не только ограниченными масштабами стабильной занятости и общесоциологическими трудностями получения надежной информации подобного рода, но и колоссальной (до середины 1995 г.), а затем постепенно замедлившейся инфляцией (в 1998 г. она вновь усилилась). Среди тех, кто сумел получить постоянную работу, преобладают рабочие строительного профиля (бетонщики, плотники, крановщики, монтажники и пр.); немало водителей различной квалификации. Все остальные специальности представлены единичными случаями, если не считать относительно широкой группы мелких торговцев и бизнесменов. В связи с развалом советской системы хозяйствования доля крымских татар, занятых в госструктурах (включая совхозы), сократилась среди наших респондентов с 46% в 1993 году до менее чем 25% в 1996-м и продолжала падать. Напротив, росла доля занятых в частных и кооперативных структурах, а также, к сожалению, доля безработных.

Для определения степени социальной защищенности в ходе одного из исследований была использована методика моделирования распространенной житейской ситуации (мы выбрали пример с кражей скота), чтобы по распределению ответов косвенно оценить искомый параметр. Была предложена ситуация, когда вор хозяину украденной скотины известен и проблема лишь в адресате помощи. В милицию собирались обратиться лишь 8% татар (17% русских и 10% украинцев); в сельсовет не захотел пойти никто (!); к уважаемым людям села пойдут 4% татар (ни один из русских, но 10% украинцев); пойдут выяснять отношения с вором лично 80% татар (63% русских, но лишь 30% украинцев) и, наконец, махнут на потерю рукой только 8% крымлы, но 20% русских и 50% (!) украинцев. Если абстрагироваться от значительных этнопсихологических различий в способах отстаивания материальных интересов и защиты чести и достоинства, необходимо подчеркнуть очень слабую степень защищенности сельского жителя от преступных посягательств и крайне низкий уровень доверия к местной власти и правоохранительным органам.

Жизненные испытания, выпавшие на долю крымскотатарского народа, его достаточно высокий образовательный и культурный уровень, умение напряженно и эффективно работать, а также опыт рыночных отношений, накопленный многими в Центральной Азии и в современном Крыму, могли бы сделать представителей этого народа подлинными лидерами экономических реформ. Но объективная реальность сегодняшнего украинского Крыма с пробуксовкой процесса модернизации, криминализацией и межэтническим противостоянием не дают реализовать этот положительный потенциал. Специфической реакцией на социально-экономические трудности на исторической родине стало столь архаичное явление, как формирование в среде репатриантов земляческих кланов, то есть неформальных групп, консолидирующих людей из тех или иных районов Центральной Азии. “Андижанские”, “ферганские”, “бекабадские” и прочие татары объединяют свои силы на производстве, в предпринимательстве, лоббировании и, наконец, в криминальных деяниях.

Азиатский тупик и перспективы репатриации

Исследуя ход и трудности репатриации, мы не можем пройти мимо анализа нынешней миграции крымских татар из Центральной Азии в Крым. Но сначала кратко проанализируем собственно демографические параметры крымскотатарской общины в период 1950-1980 годов. Используя данные собственных полевых исследований в Узбекистане и Таджикистане в 1996 году, а также расчеты и выводы обследования, организованного Международной организацией по изучению миграции (MOM), и оценки экспертов, попробуем определить остаточный потенциал репатриации.

В материалах переписи 1989 года зафиксировано, что на всей территории СССР проживало 271,7 тысячи крымских татар (см. табл. 3). Если считать данные 1989 года неточными, то мы вступим на зыбкую почву различных допущений. Попробуем построить гипотетическую демографическую модель по методу аналогии. Исходная позиция: во всех республиках тогда еще советской Средней Азии в начале января 1953 года проживало 165 тысяч крымских татар. Если предположить, что до 1989 года никто из них не уехал в другую республику или страну, а темпы естественного прироста не уступали этому коэффициенту у узбеков, то численность крымскотатарского населения к 1989 году должна была бы составить 470 тысяч человек. В реальности же миграционные процессы были достаточно противоречивыми: в 1950-б0-е годы превалировала тенденция “собирания” этноса в среднеазиатском регионе. Позднее стал преобладать выезд на запад, поближе к Крыму, и материалы переписи 1989 года показали, что за пределами Средней Азии находилось уже не менее 69 тысяч человек. Впрочем, сколько из них принадлежало к категории “среднеазиатских” крымлы, определить сейчас невозможно.

Таблица 3.

Крымские татары в СССР. Выборочные данные по материалам переписи 1989 года (тыс. человек)

Итак, крымских татар могло бы быть 470 тысяч, но при условии “узбекских” норм детности, совершенно невозможных для татар, 69% которых проживали в городах и в немалой степени ориентировались на репродуктивное поведение русских. Об этом со всей очевидностью говорят и данные о размерах семьи: ее средняя величина для всего населения Узбекистана (а для узбеков она была выше средней!) выросла с 4,6 в 1959 году до 5,5 в 1979 году, а для крымских татар, вернувшихся на родину, этот показатель не превышал в 1993-1996 годах 3,9-4,0. Если же мы учтем, что в Центральной Азии осталось большое количество одиноких стариков и пожилых супружеских пар без детей, то станет очевидным, что средний размер семьи для народа в целом меньше 3,9. Эти расчеты лишь подтверждают очевидное любому наблюдателю господство мало— и среднедетности в крымскотатарской семье. Следовательно, ежегодные средние темпы прироста крымскотатарского населения в азиатских республиках в 1953-1989 годах ни при каких обстоятельствах не могли превышать 2%, что без учета миграций дает 337 тысяч человек на дату последней Всесоюзной переписи. С учетом выбытия в другие регионы реальная численность крымских татар в центрально-азиатских республиках в начале массовой репатриации вряд ли превышала 280 тысяч человек. Всего же на территории бывшего Союза ССР проживало не более 350 тысяч крымских татар. Приведенные расчеты и оценки являются той основой, на которой можно строить наши представления о ходе репатриации и ее количественных перспективах.

При исследовании процесса репатриации только на первый взгляд кажется, что речь идет об элементарном возвращении на горячо любимую историческую родину. После депортации прошли многие десятилетия, и для большей части татар фактической родиной стала Центральная Азия. Природа, климат, бытовые условия, пищевые предпочтения, язык, многие формы социализации и прочее диктовались именно этим регионом. К тому же долгие годы крымскотатарская культура на всей территории СССР была сначала под официальным, а позднее — под негласным запретом. Если учесть и категорический запрет на возвращение в Крым, продержавшийся фактически до конца 1980-х годов, то неудивительно, что крымские татары попытались “врасти” в советские модификации прежде всего узбекской, таджикской и киргизской реальности. Выучив русский язык лучше коренных жителей, они освоили и местные языки, перебрались из деревни в город, заняли достойное место на социальной лестнице, добившись, естественно, материального благополучия.

Отважилось бы большинство крымских татар бросить всё ради воспоминаний детства для уже немногих, ради опоэтизированных рассказов родителей или бабушки для большинства, ради чисто национальной идеи, пусть даже пропагандистски приукрашенной? Беседы и интервью с более чем пятью сотнями респондентов убедили нас в том, что наряду с исторической памятью важнейшей причиной массовой репатриации стал расцвет в азиатских республиках национализма в самых различных его проявлениях, что привело к откровенному “выдавливанию” так называемых русскоязычных, а следовательно, и крымских татар, которые для коренных национальностей все-таки оставались чужаками.

В условиях торжествующего национализма и даже шовинизма в большинстве молодых государств постсоветского пространства в сознании любого малого народа представление о безопасности стало сопрягаться только с исторической родиной, “родной” землей. Опросы в Крыму показали, что воспоминания об “азиатском прошлом” достаточно противоречивы, и ностальгия нередко сочетается с тревогой. В исследованиях 1994-96 годов на вопрос “Что Вас больше всего беспокоило в последние годы в Средней Азии?” — в среднем 47% респондентов подчеркнули отсутствие каких-либо серьезных проблем, но более 44% опрошенных отметили межнациональную напряженность и дискриминацию в различных формах.

Трагедия крымскотатарского народа порождала в своем развитии весьма парадоксальные культурные феномены. Противоречия эпохи сопровождали каждый шаг крымскотатарской общины в изгнании. Начать с того, что уже глубоко секуляризованный, с высоким уровнем грамотности народ попадает в азиатскую глубинку, где еще очень сильны традиционализм и “бытовой” ислам. Казалось бы, неизбежна исламизация этноса и общее усиление в культуре архаической компоненты. Однако эти тенденции реализовались в очень малой степени, а доминантой стало совсем иное: крымлы наращивают образовательный уровень, форсируют изучение русского языка, осваивают прогрессивные научно-технические профессии. И постепенно из угнетаемого меньшинства занимают полноправное место в советско-азиатском обществе, причем место это было расположено именно в так называемом европейском секторе. Так народ, раздавленный тоталитарной властью, предназначенный ею к медленному умиранию, побеждает судьбу и завоевывает себе место под южным солнцем.

Ослабление советской империи в 1980-х годах с неизбежностью вело к центробежным тенденциям, которые означали рост шовинизма. К концу этого десятилетия об идеях интернационального братства народов стали вспоминать только с иронической усмешкой, но для миллионов людей эти сдвиги были началом жизненной трагедии. Крымские татары, как и все русскоязычные в Центральной Азии, лишились будущего, а погромы, межнациональные столкновения и гражданские войны стали очевидной угрозой имуществу и самой жизни. Так сама суровая реальность подкрепила формулировку идеологов национального движения: “Нет такого крымского татарина, который не хотел бы переехать в Крым”. Хотя в Центральной Азии дело не дошло до открытых крымскотатарских погромов (как это случилось с турками-месхетинцами), перспективой стало не процветание, но прозябание. Причем эта перспектива ждала не только инженеров, врачей, металлургов, сварщиков и шоферов, но и богатых и могучих своими связями торговцев и предпринимателей теневого сектора. Для многих рядовых крымских татар материальные потери при переезде оказались очень велики. Положение здесь сложилось неоднозначное не только для разных социальных слоев и групп, но и для выходцев из тех или иных республик. Так, изрядная доля татар из Таджикистана лишилась всего имущества в результате кровавой гражданской войны, но гораздо меньше жалуется на дискриминацию в недавнем прошлом по национальному признаку. Среди многих разочарованных жизнью в Крыму именно у “таджикских” татар ностальгия по прошлой жизни долгое время сочеталась с сильным желанием вернуться, как только закончится гражданская война. На наш взгляд, эти надежды беспочвенны, так как гражданские, межплеменные и межклановые конфликты раскрыли шлюзы этнической и религиозной нетерпимости столь широко, что никакая лояльность некоренных национальностей не обеспечит им ни безопасности, ни благосостояния.

Как показали полевые исследования автора в Северном Таджикистане осенью 1996 года, даже в Ленинабадской области, тогда еще не затронутой войной, нет никаких перспектив для возврата крымских татар; что же касается основной территории Таджикистана (к югу от перевала Анзоб), то даже стабильность гражданского мира остается там проблематичной. В Узбекистане царит относительный социальный порядок и исполнительная власть жестко контролирует ситуацию в стране, но любой крымский татарин, русский или немец может продать свой дом в лучшем случае за полцены. “Ножницы” фактических цен на адекватное жилье между Крымом и Узбекистаном осенью 1997 года составляли около 8900 долларов США (в соотношении $ 14000 и $ 5800). Для семей со средними и низкими доходами такой разрыв является почти непреодолимым препятствием для репатриации. А узбеки, не стесняясь, говорят, что если кто-нибудь захочет предложить реальную цену, то такому человеку плохо придется. И добавляют: “Куда вы денетесь? Как мы захотим, так и будет!” Характерным образчиком бытового национализма, никак не сдерживаемого “сверху”, можно считать слова, брошенные уже немолодым узбеком старику-татарину: “Вы сюда голые и босые приехали и уедете отсюда голые и босые!”

Не будет большим открытием констатировать, что сам процесс репатриации был сложным сочетанием разнообразных сил притяжения и отталкивания. Динамику этого процесса всегда было трудно прогнозировать, поскольку она детерминирована слишком большим набором социально-экономических, политических, этнокультурных и иных быстро меняющихся обстоятельств. Но, как ни сложна проблема прогноза, нельзя не задаться вопросом о перспективах репатриации и, естественно, о миграционном потенциале всех мест обитания крымских татар и прежде всего — бывших среднеазиатских республик.

Основываясь на критическом анализе демографических материалов, опубликованных в ходе проведения III Курултая, публикациях в прессе, а также на результатах собственного мониторинга в 1992-1998 годах, автор пришел к выводу, что к началу 1997 года в Крыму постоянно проживало около 260 тысяч крымлы из общего числа в 380-400 тысяч для всей территории бывшего Союза ССР. Это означает, что в Центральной Азии осталось не более 100-110 тысяч (остальные рассеяны по прочим республикам, хотя львиная доля — в России и на Украине). Думается, что 110 тысяч — это максимально возможная величинa, хотя вполне может оказаться, что в реальности их на 10-20 тысяч меньше. Характерно, что составители уже упоминавшихся отчетов MOM, приводя максималистскую этноокрашенную версию о 250 тысячах крымских татар в современном Узбекистане, фактически исходят из минимального варианта в 100 тыс. человек.

Не менее важен вопрос о том, кто остался в Центральной Азии, по каким причинам это произошло и каковы их планы на будущее. По наблюдениям автора, осенью 1996 года демографическая структура центральноазиатских крымлы была существенно искажена: преобладали лица среднего и особенно старшего возраста, а также учащаяся молодежь. Очень мало детей дошкольного возраста и представителей группы 20-35-летних. Обследование MOM в целом подтвердило эти предположения, хотя в 1997 году изучались лишь лица старше 16 лет (см. таб. 1).

Таблица 4.

Возрастная структура взрослого крымскотатарского населения в Крыму и в Узбекистане; оценка на середину 1997 г., в %

Все лица среднего возраста имеют квалифицированную и высококвалифицированную работу, у всех имеется благоустроенное жилье в виде отдельного дома или городской квартиры со всеми удобствами, дети учатся, пожилые почти без задержек получают пенсию. Все прекрасно информированы о положении дел в Крыму и уже не испытывают каких-либо иллюзий, хотя подавляющее большинство искренне мечтают о переезде на родину. Сможет ли реализоваться эта мечта? Теперь уже совершенно очевидно, что не для всех. Люди старшего поколения, у которых нет молодых и состоятельных родственников, не имеют реальных шансов попасть на родину, поскольку общественные или партийные крымскотатарские структуры ни сейчас, ни в ближайшей перспективе не будут обладать теми средствами, на которые можно было бы перевезти и обеспечить жильем малоимущих стариков. В этом плане последний курултай занял небывало трезвую и откровенную позицию, призвав всех, кто не обладает собственными средствами для переезда, воздержаться от него, поскольку государственных и общественных фондов на поддержку переселенцев катастрофически не хватает. Но для людей среднего поколения и среднего достатка на первом месте не финансовые проблемы переезда (на это у них средств хватит), а грозные перспективы безработицы в Крыму. Разваливающееся сельское хозяйство и полумертвая промышленность полуострова пугают квалифицированных рабочих, опытных инженеров и врачей. Многих отталкивает специфика курортной занятости, не всех привлекает и рыночный прилавок, а уж ходить в местный меджлис с протянутой рукой и вовсе неприемлемо.

Есть и другие “но”. Бывая в Крыму у родственников и друзей, “среднеазиаты” встревожены и общекультурными последствиями столь тяжело протекающей репатриации. Непомерные усилия, затраченные на строительство и самое элементарное обустройство, лишают людей спокойствия и самого минимального досуга; произошло резкое обеднение культурной жизни, люди забыли, что такое театр, книги и просто разговор не о цементе и ценах на виноград. Репатриация совпала с тяжелейшим социально-экономическим кризисом в Крыму, и сфера культуры по старой советской традиции пала его первой жертвой. Есть и социально-психологические издержки, так как изматывающий “домостроительный” режим сказался на межличностных отношениях, обострил недопустимое в прошлой среднеазиатской жизни противостояние отцов и детей. Все это стало факторами сдерживания, аргументами для откладывания желанного в целом переезда. Если попытаться подвести предварительный итог прогнозу темпов репатриации на ближайшие годы, то можно с большой долей уверенности утверждать, что ее ежегодные объемы будут невелики, напрямую коррелируя с динамикой социально-экономической ситуации в Крыму и в Центральной Азии. А поскольку львиная доля крымских татар, еще не вернувшихся на родину, обретается в Узбекистане, то особую роль ускорителей миграции могут сыграть два специфических “узбекских” фактора: 1) рост межнациональной напряженности и 2) принятие давно обещанного режима благоприятствования репатриации депортированных народов. Однако стабильная кризисность на Украине и крепость исполнительной власти в Узбекистане, сдерживающей этнические конфликты, но стабильно не желающей решать “прошлые” и как бы “чужие” проблемы, ставят под сомнение вероятность ускорения процесса собирания крымских татар на исторической родине. Значительная часть пожилых, вероятнее всего, завершит свой жизненный путь в Центральной Азии, и только часть тех, кто помоложе, смогут постепенно перебраться в Крым в первой четверти XXI века.

---

The Crimean Tatars: Return to the Homeland and Problems of Adaptation

(by Anatoly Vyatkin, Russia)

The phenomenon of the Crimean Tartars was produced by the realization of the Decree No 5859 of the State Defence Committee of the USSR of May 11, 1944. The act of genocide actualised in the deportation of the Crimean Tartars to the territory of Central Asia and some regions of the RSFSR, brought about far-reaching consequences. The common disaster united the people, levelled the tribal differences that before had been rather pronounced, and made possible the formation of the group of political leaders capable of heading the strife for the people's return to their historical homeland. The end of the 1980s marked the beginning of the process of the Crimean Tartars' repatriation; their numbers on the territory of the USSR, in our estimation, were then about 350 thousand. Unlike most of the other deported peoples, the Crimean Tartars won their return as a result of a very long and hard struggle, and the victory came to them too late. In the Crimea, the repatriates found themselves in extremely difficult living conditions: the economic slump in the situation of a permanent political crisis, unemployment and the destruction of the systems of social support caused a sharp decline in the living standard of the repatriate families. The sociological investigation of the settlements of the Crimean Tartars in 1992-1998 showed impoverishment of the majority of those who had come back to their homeland. These circumstances at first slowed down the process of the repatriation, and later on stopped it completely. As a result, by the end of the 1990s, the bulk of the Crimean Tartars appeared to be divided among the former Soviet republics, such as the Ukraine (about 280 thousand), Uzbekistan (about 100 thousand), Russia (about 30 thousand) and some other Newly Independent States (about 20 thousand people). Field-research in Central Asia (Uzbekistan, Tajikistan) conducted by A. Vyatkin in 1996 and the lOM-sponsored survey of 1997 (Uzbekistan) clearly demonstrate that there are poor chances for repatriation of those Crimean Tartars who have not yet returned to the homeland.

Сетевой проект "ОстровКрым в Океане Всемирной паутины".
Игровое развитие под девизом: "ОСТРОВИТЯНЕ, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!"
Идея и управление Сергея Градировского, реализация аналитической группы "ОстровКрым" и ЦАГИ
Возражения приветствуются, лучшие — публикуются.
© Ссылки на источник информации обязательны.

[email protected]